Но подошло время призыва, и вот я в составе двадцати ведущих калужских спортсменов попадаю на пересыльный пункт в Москве, откуда я еду в Лефортовскую (не пугайтесь) спортроту СКА МВО, а остальные ребята- в Таманскую дивизию. Из них в дальнейшем из объятий матери-армии удалось вырваться и выступать только одному — велосипедисту Петрову, что, судя по нашим фамилиям, было весьма символично. Через неделю моего призыва меня по­стригли наголо.

— Почему не сразу? — спросите вы.

Я был искренне уверен, что меня сразу же отправят на стартую­щий на днях чемпионат СА в Евпаторию, чем невольно ввел в заблуждение сержантов спортроты. Но с каждым днем моя вера таяла, и это не ускользнуло от наблюдательных со скуки началь­ников. Так вот, меня не только обрили, но и еще через пару дней отправили на прикомандирование в г. Клинцы Брянской области. Мне было обидно, а обритой впервые голове еще и холодно от еженощных контактов с подушкой. Кроме меня, в Клинцы стартовало еще трое спортсменов. У всех почему-то еще оставались деньги, и в пути мы крепко познако­мились. При ближайшем знакомстве оказалось, что боксер в весе мухи был всего лишь перворазрядником, и шансов вернуться назад у него не было вовсе. Якобы борец Силич из города Чехова на самом деле был просто качком. Кстати, ему даже не было 18 лет. Оказалось, что родители спасали его в армии от какого-то серьезного наказания на гражданке. Силич и сам не помышлял о том, чтобы вернуться в спортроту. После присяги длинные руки родителей выдернули его из общей солдатской массы и водрузили руководить спортзалом.

Только я и стрелок-стендовик Вова Саутенков бредили возвра­щением в большой спорт. Вова был не просто красавчик и весель­чак, но и действительно неплохой спортсмен. Он объяснил мне, чем стендовики отличаются от обычных стрелков. Это вынужденная сутуловатость и ямка на груди от длительного ожидания вылетаю­щей тарелочки. К тому же он здорово шил брюки. На втором году службы я приобрел у него отличные вельветовые джинсы. В них я стал очень похож на Трубадура из популярного тогда мультфильма «Бременские музыканты», чем был страшно доволен.

В части с нас взяли подписку о неразглашении военной тайны. Кроме того, загрузили так, что с подъема и до отбоя присесть можно было только для приема пищи и для освобождения от оной. По сравнению со спортротой кормили еще хуже. Доминировала вареная рыба путассу и щи — хоть хрен полощи.

Через пару недель мы принимали присягу, и по традиции на это знаменательное событие приглашались родители. Прибыла и моя маманя, хоть путь был далек и накладен. Нам даже выдали увольне­ния на сутки для общения с родителями. Но общения как такового не получилось. После материнской кормежки я заснул в гостинице вплоть до окончания увольнения.

Не успели мы подружиться со стрелком Саутенковым, как сразу после присяги нас развели по разным взводам. Меня определили стать заправщиком ракет. Кстати, эта запись — заправщик — появи­лась по окончании службы в моем военном билете. Второе слово — ракет — не написали, видимо, опять же из конспирации. И после окончания службы меня пытались забрать на полгода на целину заправлять уборочную технику. Спасибо майору Гречичному, дяде моей первой невесты. Он был знаком с калужским военкомом и помог замять мое дело. И даже после того, как я позорно сбежал за несколько дней до свадьбы с его любимой племянницей, велико­душно не стал использовать свое положение. А ведь при желании мог бы привлекать меня на военные сборы раз в год как минимум много лет подряд.

До того, как отправиться на полигон обучаться премудростям настоящей службы, мы томились в части. Особой нелюбви старо­служащих я не испытывал. Кому-то я помогал править письма на родину, кого обучал тонкостям настольных игр, в общем, все было не так уж и плохо, пока не зашел проститься Саутенков. Я как раз окуривал сортир, поскольку иначе войти туда и приступить к ассенизации в силу тонкого обоняния не мог. Саутенкова вызвали в спортроту. Мы обнялись и разошлись — он — вон из казармы, а я в «горячую точку».

— Да, забыл про меня Абациев, — обреченно думал я.

На следующий день часть под покровом ночи (надо же было хранить тайну передвижения войск) выехала к месту дислокации наших ракет. В пути мы не раз попадали в пробки. Их создавали несознательные старослужащие воины. То водитель оказывался не на шутку пьян, чтобы вести ЗИЛа, то кому-то надо было срочно до ветру. Колонна терпеливо ждала. Терять можно было нас, ново­бранцев — ведь толку с нас было никакого. А опытные бойцы были на учениях на вес золота.

Вскоре я в этом убедился. Когда я увидел, как они расправляют­ся с ракетами, понял, что двух лет мне обучиться будет мало. К тому же нас, никчемных, для начала стали упражнять в кроссах. Форма одежды была что надо — кроме противогаза в комплект входили также резиновый комбинезон, резиновые перчатки и того же состава сапоги. Такие комплекты призваны были защищать нас от смертельных газов. Лишь через много лет я узнал, что по инструк­ции в такой защите находиться более 20 минут было нежелательно (начинаются необратимые процессы), а куда уж там бежать кросс. К тому же лето 1979-го удалось на славу. Помню, в конце кроссов ступать было трудновато — в сапогах противно хлюпал пот. А куда же еще прикажете ему стекать? К тому же во время бега я успел разглядеть пастухов, мирно пасущих скот невдалеке от устремлен­ных якобы на Антанту ракет, ребятишек соседней деревни, непо­далеку играющих в войнушку. Вот вам и военная тайна! Да и ракеты оказались, как говорится, прошлого поколения.

И вдруг меня как-то вечером отправляют в часть, а там вручают проездные документы до Москвы! Ура!!! Ай да Николай Василье­вич! За месяц в части я изменился для моих бывших знакомых до неузнаваемости — вскакивал при появлении сержантов, боялся курить на ходу, надо — не надо отдавал честь. Но, как говорится, условия диктуют поведение, и вскоре меня уже было не отличить от других расхлябанных бойцов-спортсменов.

Сама спортрота размещалась в одном бетонном колодце с ротой почетного караула. Не то, чтобы нас не любили — контактировали мы лишь в «чепке» (солдатской чайной). Солдаты РПК были на подбор, одного роста — 185 см. Тут мне вспоминается знаменитая фраза из фильма «Мимино», сказанная при виде Вахтанга Кикабид­зе и Фрунзика Мкртчана японским туристом: — Как эти русские похожи друг на друга! Так вот, различить солдат РПК мне лично было также сложно, как и китайцев. С первого же дня службы машина по обезличиванию пацанов работала настолько безотказно, что через месяц-другой даже походка у всех становилась одинако­вой. С 6 утра и до отбоя в любую погоду они были на плацу или в спортгородке. И если кто-либо пришел туда с прямыми от природы ногами, от двухгодичной шагистики колени неминуемо уходили в стороны. Увольнений в город ребятам также не полагалось. Курить — в отведенных местах. Про расслабления другого рода я уж и не говорю.

Наши бойцы, соответственно, отличались не только габаритами и рос том, но и форму имели всех мыслимых родов войск. Дело в юм, н ю штат спортроты был ограничен только начальством, а весь личный состав спортсменов на бумаге служил в различных частях в Москве, находясь как бы в двухгодичной командировке. Поэтому, когда весь этот расхристанный, разнопогонный сброд выползал, как каша из ведра, на зарядку, командиры РПК отворачивались в стороны.

Великаны и карлики, худые и толстяки, зачастую никакого отношения к спорту не имевшие, а попадавшие в спортроту по блату, исправно ходили в ежедневные увольнения. Это называлась тренировками или подготовкой к соревнованиям. Москвичи получали дополнительные увольнения с пятницы до утра поне­дельника, видимо, чтобы не раздражать зрительный нерв на­чальства.

Большой удачей считалось получить длительную командиров­ку. Через полгода я в этом весьма поднаторел, благо Абациев мог добыть для меня любой бланк. Был период, когда я не появлялся в роте месяцев восемь. Но, к сожалению, в одно из первых моих отсутствий в роте пропала вся моя шашечная библиотека, основной ценностью которой на тот момент была тетрадка с нашими с Королевым анализами. В тоже время ушел на дембель и единствен­ный шашист, остававшийся в роте — Ирек Гимаев, с братом которого — Зуфаром — я был дружен. Но, конечно, я отношу пропажу лите­ратуры и отъезд Ирека к разряду случайных совпадений…