При всех плюсах жизнь в Москве в качестве свободного спортсмена безоблачной не назовешь. Надо было что-то есть и где- то спать. Часто пользоваться дворянской добротой Николая Васильевича, проживавшего с матерью в однокомнатной квартире, не позволяла совесть. Вариант ночевки на абациевской кухне был пожарный. Поэтому каждый день с утра я начинал организовывать себе ночлег. Скоро я имел несколько разработанных вариантов, как провести ночь под крышей, не имея на это денег, а только неубыва­ющую энергию молодого человека в полном расцвете сил.

Я научился вычислять одиноких женщин с собственным жильем. Они не спешили, в булочной покупали четвертинку хлеба и имели цепкий, трезвый взгляд. Но, к сожалению, мой внешний вид не соответствовал моим претензиям, и это сильно осложняло дело. Я был неухожен, ходил в одежде с чужого плеча, напоминая современного гастарбайтера. И мысль о богатой вдовушке не оставляла меня лишь до тех пор, пока я на собственной шкуре окончательно не убедился в том, что Москва действительно слезам не верит.

Потерпев фиаско на любовном фронте, я сделал ставку на простых людей и не прогадал. Ведь лучшее качество русского человека — помочь попавшему в беду. Во все времена были на Руси категории людей, которые одним своим присутствием предполага­ли оказание им помощи, будь то еда или ночлег — юродивые, нищие, странники. Революция уничтожила все эти категории сразу, но лет через 50 общество породило одну новую. В СССР семидесятых воин советской армии заполнил собой сразу все категории болез­ных. Одинокий солдат на улице предполагал участие в его судьбе. Солдатская форма означала — помогите!

Основную тяжесть по организации моего ночлега, хотели они того, или нет, взяли на себя друзья-москвичи из спортроты и подмосковная семья Виталика Успенского, моего друга детства. Проходя практику на подмосковной железной дороге, Виталик преуспел и как честный человек вынужден был жениться. Когда, за полгода до армии, мы ехали к нему на свадьбу, я на свое счастье запомнил дорогу, спасительную дорогу жизни для меня впосле­дствии. Дело в том, что сам Виталик также не избежал призыва — ведь второго ребенка он попросту не успел, но его семья принимала меня столько раз, сколько я приезжал. Втайне они надеялись, что и их солдату кто-нибудь поможет. И когда я сыто отваливался от обеденного стола в сторону, на лицах этих простых людей читалось удовлетворение. Домой, в Калугу, я ездил нечасто. Мало того, что утром надо было предстать перед старшим тренером в Москве, так еще и не хотелось объедать мать. Правда, как-то она рассказала, как иногда подкармливала уличного солдата. Думается, что этот круговорот доброты в народе и помог мне в буквальном смысле выжить в столице.

С питанием в Москве у меня были перебои. Если в первый месяц-другой мне еще удавалось заманить сыграть на ставочку незнакомого шашиста, то потом халява закончилась. Во всех московских парках меня знали в лицо, несмотря на мои всевозмож­ные перевоплощения. Когда совсем стало худо, зачастил в Соколь­ники. Там один садист-любитель соглашался играть со мной на весьма оригинальных условиях — если я выигрывал десять партий 43 подряд, он давал мне рубль. Поскольку как игрок он не прогресси­ровал, риску было никакого. А порция пельменей со сметаной в сокольническом кафе «Дубки» стоила 32 копейки, причем здесь можно было скроить: пельмени, заправленные уксусом, стоили на 4 копейки дешевле. Учитывая, что пачка «Примы» обходилась немногим больше проезда в метро (5 копеек), с рублем в кармане можно было на пару дней перевести дух. Курево в армии ценилось особо. Несколько сигарет подряд — и голод позорно отступал.

Помогали и московские шашисты. Как-то раз в Сокольниках любители «на высадку» играли с покрытым длинным волосом молодым мужчиной. В толпе несколько раз с придыханием прозву­чала фамилия: Куклеев. И, точно, это был он. Женя сидел за доской, опустив голову на левую руку. Волосы его струились водопадом, мешая разглядеть лицо маэстро. Сам он головы не поднимал и на того, с кем играл, не глядел, шашки после очередного выигрыша не расставлял.

Дождавшись своей очереди, я опустился на стул напротив. Ходов через десять удивленный Куклеев снял голову с руки, и, вглядевшись в солдата напротив, радостно опознал в нем меня, хотя на то время мы были едва знакомы. Потеряв интерес к игре, он повел меня в «Дубки». Закуску Куклеев презирал всегда. Уставив весь стол пивными кружками, он не оставил на нем живого места для какой-либо еды вообще. Помню, меня быстро забрало, а ведь предстояло возвращение в роту. На мое счастье, воспоминание о своей службе еще не стерлись начисто в памяти москвича. Не хмелеющий тогда Евгений снисходительно купил мне пару бутер­бродов, и в роте в тот вечер я выстоял на вечерней поверке до конца.

В выходные было проще, поскольку Сокольники давали приют многим любителям отдохнуть на природе. И одинокому солдату достаточно было только «случайно» оказаться рядом, чтобы угощенье не заставило себя ждать. Главное было — смирить аппетит и вовремя, с достоинством удалиться, поскольку долгое присут­ствие «живого упрека» раздражало любую компанию.

В Сокольниках я свел знакомство с чемпионом Москвы среди юношей Александром Голодцом. Для того времени он был весьма предприимчив. От призыва Шурик уклонялся, поскольку с рожде­ния был убежденным пацифистом. Но, даже имея, в отличие от меня, паспорт на руках, устраиваться на какую-либо постоянную работу не торопился, имея несколько вполне легальных способов заработать. К примеру, как-то раз он пригласил меня за компанию сниматься в массовке на Мосфильме за баснословные по тем временам деньги — пять рублей за съемочный день, да еще с бутербродами И с ночлегом помогал. К сожалению, как-то приехав мрачным осенним днем к нему домой на Новослободскую, я обна­ружил дверь его квартиры не только запертой, но и опечатанной. Лет через десять следы Голодца обнаружились в Канаде, откуда он в приступе пьяной ностальгии позвонил своему тренеру Толику Чулкову.

Партия с Чулковым запомнилась, хотя и прошла не за шашеч­ным столом. Осенью -79 Голодец повел меня на банкет по случаю присвоения Чулкову звания гросса. Я с ним знаком не был и опасался, что именинник мне будет не рад. И, правда, умный Чулков сразу узрел во мне переодетого солдата с волчьим аппетитом, а не поклонника его шашечного таланта. Голодец отстоял меня, и я был милостиво допущен к столу. Ночевали там же, где и пили — в клубе «Спартака». Нам с Голодцом не спалось по разным причинам. Мне не давали покоя остатки пищи на столе, а Шурик кружил у тела гроссмейстера, как гиена вокруг спящего на добыче льва. При отходе ко сну Чулков обронил и подмял собой червонец, и Голодец его учуял. Правда, я вяло сопротивлялся, предлагал утром деньги имениннику вернуть, но мой новый друг лишь обронил жестко:

— Ему не убудет.

Едва проснувшись, Чулков послал нас за пельменями, чтобы хоть как-то оправдать наше присутствие в обществе. Когда мы вернулись с добычей, я ощутил гроссмейстерскую хватку и в быту. Не давая никому притронуться к остывающей еде, Чулков начал методично пересчитывать пельмени. Для меня было открытием, что в столовской порции моего любимого на тот момент блюда находилось ровно одиннадцать особей. Я полагал, что их надо кушать, а не считать. Естественно, после безошибочного гроссмей­стерского анализа мы были позорно изгнаны, но унесли с собой трофейную десятку и угрозы Чулкова сослать меня в часть.

Что делать, в первые месяцы службы в Москве голод был моим постоянным спутником. Но, с одной стороны, неприятно, конечно, когда на вечерней поверке у тебя от него кружится голова, и ты как подкошенный валишься на руки друзей-спортсменов. А с другой, та же голова вынуждена работать в усиленном режиме, и в поисках пищи способна выдавать идеи одну пуще другой. Не все они были корректны, но кое-что удалось применить с большим успехом на практике.

Обычно питание шашистов Вооруженных Сил СССР Абациев назначал в офицерской столовой Центрального Дома Советской Армии. Мне пришлось по долгу службы вплотную познакомиться с замечательным персоналом этой столовой — ведь шеф вменил мне в обязанность менять его талоны, выдаваемые на питание, на деньги. Выжимая максимум для себя из этой ситуации, я пытался, как мог, уменьшить процент кассирши, который был обговорен с Николаем Васильевичем. Для этого мне приходилось проводить в столовой много времени, распространяя талоны среди посетителей и вызывая при этом здоровое возмущение кассирши.

Скучая в ожидании посетителей, я заметил серьезную брешь в работе данного заведения, не воспользоваться которой было бы просто смешно. Суть слабости предприятия была в самой схеме работы с клиентом. Сначала жаждущий отобедать изучал меню на подходе к кассе. Выбрав блюда, он называл их кассиру, который соответственно, пробивал блюда в чеке и получал за них деньги. Посетитель, обливаясь слюной, продвигался с чеком вперед, наполняя поднос выбранными блюдами в такой последовательнос­ти: холодные закуски, первое, третье. А где же второе, недоуменно воскликнет читатель? Где же бефстроганов с картофелем фри, бифштекс с яйцом, лангеты и антрекоты? Не торопись, голодный и потому нетерпеливый друг. Второе в столовой ЦДСА было возведено в особый ранг и отпускалось лишь по предъявлению чека самой серьезной работницей в белом халате, которая и сверяла содержимое подноса с содержанием чека. Естественно, все совпадало, да и как могло быть иначе, учитывая ранг посетителей! Ведь с улицы туда проникнуть было нельзя, только через лабирин­ты гостиницы и самого дома Советской армии.

Все это было мне на руку, и вскоре я уже вполне сносно питался. Оплачивая на кассе чай с булочкой, я наполнял свой поднос сначала холодной закуской (красная рыбка, заливной язык с хреном, сельдь под шубой и т.д.). Затем выбирал первое повкуснее — девушка на раздаче в чек не смотрела. А уж от второго мне приходилось отказы­ваться — дабы не располнеть, да и не показывать чек. Просочиться за спинами посетителей с моим подносом, не доходя до контроля, было парой пустяков. Так я решил проблему с обедом в столице в рабочие дни. В выходные я благоразумно столовку обходил, так как при отсутствии посетителей мой трюк был обречен…

Через несколько лет я отправил на службу в спортроту своего ученика Гену Зинича, сокращенно прозванного Абациевым Геничем. Передавая ему в напутствие свой способ питания в столовой ЦДСА, я забыл предупредить, что способ этот хорош лишь при достаточном скоплении народа. Генич уже через месяц попался с поличным на колбасе и был сослан в часть до конца службы. Да и жизненный путь парня оборвался неожиданно и необъяснимо. Лет пять назад он был найден в своей квартире со вскрытыми венами, а его мать — расчлененная в холодильнике…