На втором году службы я иногда использовал спортроту как небольшую передышку в бурной гражданской жизни. Первогодку про это даже подумать немыслимо, а опытный боец умело исполь­зует паузы на войне, отходя в обоз.

И я, прерывая порой течение командировки, надевал форму и возвращался в Лефортово. Читатель недоумевает — сначала при­лагается столько усилий, чтобы вырваться из армии, а затем — добровольно — солдат туда сдается!

Объяснюсь. Как ни крути, армия предполагает режим. А режим есть здоровье или восстановление его, ослабленного бурными передрягами. Тем более, старослужащий воин имеет серьезные поблажки в быту.

Итак, подъем, зарядку и завтрак ветераны в спортроте игнори­ровали.

— Ничего себе, — скажете вы. — Первое и второе еще понятны. Но завтрак?

А какой это завтрак, если вся рота в полном составе! Тесно в столовой, неуютно и голодно. То ли дело — обед и ужин….

Это священное действо я опишу поподробней. Дело в том, что никто в здравом уме, уйдя в Москву на тренировку или ее инсценировку, возвра­щаться на обед и ужин через весь город не будет. Но столы- то накрываются из расчета полного воинского континген­та! В общем, каждому остав­шемуся в расположении спорт- роты доставался целый стол, накрытый на десятерых. Время на поглощение пищи за отсутстви­ем комсостава было неограничено, что тоже немаловажно, учиты­вая количество предлагаемой пищи.

Для начала срезаешь, бывало, зажаристую корочку с буханки белого хлеба вдоль по всей длине. Затем неспешно покрываешь ее десятью порциями масла, выполненными в форме таблеток, только весьма внушительных. Масло подавалось холодным, и нужно было время, чтобы оно дошло к чаепитию к нужной кондиции.

Чай тоже готовился заранее — сахар, что за отсутствием конку­ренции занимал добрую половину кружки, растворяться сразу не желал.

Затем следовала дегустация первого блюда — скажу не тая, в подавляющем большинстве дальше дело не шло.

А вот второе в спортроте всегда было приготовлено добротно, будь то жареная рыба с картофелем или тушеный до каши горох со свининой. До сих пор имею слабость к этим блюдам, что уж скрывать.

Поэтому несколько дней санаторного отдыха позволяли сделать некий запас прочности, и гражданка была не так уж страшна. Ведь пару дней после такого отдыха на еду даже смотреть не хотелось…

Теперь понятно, почему в армейские годы я с трепетом ждал предстоящих соревнований. Ведь тут тебе и кров, и питание, да и сам процесс игры привлекал. Игра нравилась не только с эстетичес­кой стороны. Хотелось побеждать. И, несмотря на еще весьма «сырую» игру, это удавалось. Я выиграл Всеармейский турнир в Москве с участием таких грандов в 100, как Дыбман и Лещинский. Конечно же, в 64, а не в 100, как мог бы подумать читатель. С тогдашнего чемпиона Европы даже скальп удалось снять, а вот Дыбман не дался. Мало того, его расчеты за доской, показанные после партии со мной, Абациев велел скрупулезно записать, как имеющие несомненную практическую ценность.

К сожалению, это был лишь приятный эпизод, да и то по большей части мне повезло. За годы армии в призах удавалось быть нечасто. Составы турниров были сильны, а я еще не настолько созрел, чтобы выдавать цельные турниры. Общение за доской с моим новым тренером тоже не радовало. Дело в том, что Абациев находился на значительно более высоком уровне понимания игры. Я сначала даже показывал ему мои «шлифы» — он терпеливо сидел напротив до конца. Хотя его клонило ко сну, вежливость не позволя­ла Николаю Васильевичу оборвать меня на полуслове — ведь практической пользы от моих разработок на уровне финалов СССР не было никакой. И скоро я замолк.

Наибольшую пользу я извлекал из совместной подготовки ар­мейских шашечных брошюр. Абациев давал комментарии, обычно весьма немногословные. Я помалкивал, мотал на ус. Иногда встав­лял реплики, иногда они проходили.Главное — я получил возмож­ность играть во всех турнирах, где только удавалось. Естественно, не расти я не мог, это было бы по меныпей мере странно, учитывая окружавших меня игроков. Но бывали соревнования, польза от которых была равна нулю. Например, сразу после возвращения в спортротуя был вызван на мастерский турнир в Гомель. Сам турнир я что-то вовсе не помню. Но все тогдашние околошашечные ощущения почему-то врезались крепко.

Ехал в Гомель я на перекладных. Сначала заскочил в Калугу. Был август, я облачился в свой любимый (и единственный) светлый костюм и салатовую рубашку. Потом я добрался до Брянска. Поезд в Гомель отправлялся через восемь часов, и я заехал к моему знакомо­му, шахматисту Андрею Кисляковскому. С Андреем я познакомился в Калуге. Он туда наезжал к бабушке.

Мы вместе ухаживали за одной девушкой. Лена, так ее звали, была комсомолкой, отличницей, спортсменкой, да и, наконец, просто красавицей. Иногда она появлялась и за клетчатой доской. А женщина в данной среде — явление, от которого отмахнуться было нельзя. Надо ли говорить, что все шахматно-шашечные мужчины были не прочь приударить за ней. Мне позволялось ее проводить, если в Калуге не было Кисляковского. Понятно, что я его недолюб­ливал. Но Андрей был постарше и поснисходительней. Поэтому иногда (до определенного Леной момента) мы даже гуляли втроем.

Лена в первые месяцы службы регулярно и тепло отвечала на мои лирические армейские письма. В тот момент я даже подумывал о женитьбе. Когда свобода юноши попадает в армейское заключе­ние, мысли и чувства его становятся весьма сентиментальными.

Правда, вскоре Лена стала писать суше и реже — за этим явно проглядывалась измена. И однажды, получив отписку на очередной свой крик души, в ярости изорвал все ее письма. Видно, я по природе не способен на безответную любовь, что уж тут поделаешь. Кисляковский принял меня тепло. Он знал, что нужно солдату, поскольку был совсем взрослым человеком и работал в органах. Пельмени, рюмка-другая водки — и я отключаюсь до самого отправления поезда.

И вот я в Гомеле. Каким-то непостижимым образом я обогнал Абациева. Устроился я неплохо, один в двухместном номере. И когда я смотрел из окна гостиницы на расцвеченный вечерний Гомель, ком свободы и счастья подкатывал и душил меня. Не успел я как следует насладиться счастьем чудесного возвращения в свободную жизнь, в номере зазвонил телефон. Приятный женский голос посредством сигарет хотел со мной познакомиться. Как забилось мое свободное сердце солдата! Я пулей помчался на зов Но тут меня ждало огорчение. Женщина не то чтобы была не в моем вкусе — какой может быть вкус у 19-летнего солдата. Как тогда во мне сочеталось буйство гормонов с непомерной привередливостью, ума не приложу. Боялся , видимо, чего -нибудь подхватить, В итоге, после мучительных колебаний, я позорно ретировался.

Тут прибыл Абациев, а вместе с ним Игорь Петрович Алексеев, ленинградский маэстро. В своих очках со вторыми темными накладными стеклами, постоянно приподнятыми вверх, он был похож на майского жука и поэтому выглядел очень солидно. Но, стоило ему заговорить, как начинались проблемы. Выпив, Алексеев становился падок на женщин. Основная беда была в том, что женщины его интересовали и одинокие, и в сопровождении мужчин. Поскольку «выпивши» он был всегда, конфликты были бесконечны. Спасал лишь солидный вид маэстро и то, что он был в нашей компании. Пока Абациев оттаскивал его от очередной жерт­вы, я успевал принести за него свои извинения ее спутнику. Да и к людям «выпивши» на Руси испокон веку отношение особое. Если трезвому такое не сойдет с рук, то подшофе — извольте. Причем если дома могут устроить взбучку, то на людях — скорее пожалеют. Сейчас, когда мы стали путешествовать по миру наравне со всеми, хотелось бы предостеречь сограждан — в ряде стран присутствие алкоголя в крови является отягчающим, если что, моментом.

Четвертым приглашенным был киевлянин Марик Мокрович, фамилию которого тогда почему-то писали через «а». Свободное время мы проводили вместе. Абациев обычно сам определял закуску. Две недели подряд мы ужинали жареным мясом из ресторана и овощным салатом собственного приготовления. Однажды, стосковавшийся по остренькому, Макрович принес противотанковую мину, в которой при вскрытии оказалась балтий­ская килька. Принес на свою беду. Глумливый под действием алкоголя Абациев на второй килькин день окончательно замучил Марика, назойливо потчуя того маленькой вонючей рыбкой.

Бежать Макровичу было некуда. Помочь некому — Алексеев был ему не союзник, поскольку и килькой не брезговал, и Абациеву был другом.

• —   Ну, Марик, скушай еще одну, — издевался мой шеф.

Тут Марик пошел на хитрость.

• —   Ну, хорошо, Коля, давай всю банку.

Абациев услужливо выполнил просьбу, а Марик, воспользовав­шись такой удачей, выбросил мину с килькой в окно! Когда огорчен­ный Абациев вышел из номера, я искренне поздравил Марика с освобождением. Измученный, он прилег вздремнуть, и не заметил, как примерно через полчаса в номер прокрался Абациев. В руках он снова держал противотанковую мину.

• —    Вставай, Марик, — прожурчал Николай Васильевич. — Будем килечку доедать. Да ты не волнуйся, я промыл ее тщательно.

О, бедный Макрович! Полночи он топил оставшуюся кильку в унитазе. Рыба все время всплывала, но Марик был терпелив и обезоружил- таки Абациева.

За отсутствием иных кандидатур шеф принялся за меня. Имея в арсенале много армейских шуток, он решил их применить.

Однажды он заспорил с Алексеевым, что своим могучим прессом сможет поднять любой груз. Ввиду отсутствия оного Алексеев предложил поднять на прессе нас двоих. Но, не успел я взгромоздиться на Абациева, как он прижал меня к себе, а Алексеев принялся тапком отбивать мне присягу ( вот откуда в моем арсенале появились армейские приемы).Конечно ,я ускользнул, но свое получил.

Так же доставляла немало трудных минут и лекция шефа про плавленные сырки (ими Николай Васильевич любил закусывать) поскольку на первом году службы набили оскомину ввиду частого употребления. Нет, я лично против них, сырков то есть, ничего не имел — ведь закусывать чем-либо надо, а сырки в тогдашнем дефиците были незаменимы.Но ежедневно выслушивать, что сначала надо брать сырки дружба, поскольку они самые жирные, а потом уж другие, согласитесь , непросто. Но, видимо, я был достаточно терпелив и дожил до дембеля и поздних армейских шуток.

Однажды шеф пил в доме офицеров с морским адмиралом. Я как всегда был рядом. Абациев расчувствовался и говорит:

• Какой хороший у меня солдат Андрюша! Жаль только, что скоро дембель. Иван Иваныч, а нельзя ли перевести его в морские войска. Чтоб он служил не 2 года, а три.
• Сделаем, отвечал адмирал. Для тебя все сделаем.

Хорошо, что это оказалось всего лишь шуткой….

В Гомеле мне, в недавнем солдату-заправщику, доверялось только горючее. В те тяжелые времена добыть его было не просто, тем более в незнакомом городе. Как-то раз я часа в четыре ночи расписался в собственном бессилии, и шеф преподнес мне наглядный урок. Он многозначительно удалился, а появился в сопровождении милиционера. Мы замерли — белорусская милиция и тогда, что называется, внушала.

• —   Расслабьтесь, ребята! — успокоил Николай Васильевич. — Иван Иваныч, прошу к столу.
• —   Почту за честь с такими людьми, — почтительно отвечал блюститель порядка.

Он ловко вытряхнул из карманов две пол-литры, откупорил одну, разлил, накатил стаканчик. Обладая природным тактом или же согласно Уставу, Иван Иваныч тут же отдал честь и откланялся. Все представление заняло не более двух минут.

• —    Что скажешь, солдат? — вопрошал Алексеев.
• —    Спасибо за науку, -только и оставалось мне ответить.

В дальнейшем я просто закупался с большим запасом днем. И если ночью раздавался телефонный звонок, я с некоторой паузой поставлял заказ к столу.

Однажды в поисках спиртного я заблудился и нашел гостиницу лишь с помощью юной и доброй гомельчанки. Стремясь отблагода­рить, я пригласил ее на наш ужин. Не успел я раскрыть рот, как Алексеев представился:

• —   Игорь Петрович, доктор технических наук. Проездом из Лондона.

Конечно, девушка растерялась, но для приличия решила узнать:

• —    А как там погода?

Смутить Алексеева было невозможно:

• Да все по Конану Дойлю — туманы, дожди…

Ужин стремительно подходил к концу. Оставалось главное — как при девушке выпить самое вкусное — салатный сок. Обычно он доставался в награду давшему в этот день лучшую партию. Друг друга мы не стеснялись и пили через край, а тут как быть? Замеша­тельство прекратил Алексеев.

• —    По окончании симпозиума давали банкет. И англичане пили соус так! — тут Алексеев припал к краю салатницы и звучно затянул в себя содержимое. А нам оставалось лишь завистливо глотать слюну.

В общем, турнир в Гомеле не стал для Абациева хорошей подготовкой к чемпионату СССР. Поэтому за месяц до главного турнира года он пить прекратил, а мы с Королевым были освобож­дены от службы на тренировочный сбор — Абациев серьезно готовился к финалу.Мы с Юрой тоже, аж спалили дотла матрац в гостинице ЦДСА (слишком увлеклись позицией и не заметили, как он зарделся от наших сигарет) .

В турнире он шел в плюсе, не поддаваясь искушениям. Но вмешался злой гений — латышский тренер Вигмана и Устинова. В причудливых узорах турнирной таблицы между традиционных единиц, нулей и половинок Швандер (в отличие от бесталанного Швондера) сумел разглядеть победный спурт своих учеников. Талантливый организатор нашел — таки подход к Абациеву. В итоге Николай Васильевич сорвался и выпил, как это умеет — по- гроссмейстерски, с размахом. Далее все пошло по заранее заготов­ленному сценарию. Абациев вкупе со своим закадычным другом Алексеевым в нужный момент были сняты с турнира, а латышский дуэт получил по две двойные халявные победы!

Понятно, тренеру нужен результат. Но метким выстрелом латышского стрелка кроме Абациева попутно был выбит из седла и лидировавший Ион Доска, сыгравший до этого с обоими нашими друзьями! Видно, и у латышей есть пословица — «лес рубят — щепки летят»…

По итогам турнира Абациев и Алексеев были дисквалифициро­ваны на пару лет каждый.

Как верный Санчо Панса, я не мог оставить гроссмейстера в беде. Через пару месяцев в компании молодых шашечных идиотов я также был дисквалифицирован. Хорошо еще, что так отделались, а то могли огрести и несколько лет более строгого режима.

Но нет худа без добра- зато я впервые и навсегда выяснил наши отношения с Имасом, почитаемым в те времена за отца родного. Он изо всех сил рвался на заседание федерации, чтобы смягчить наказание нерадивому калужанину. И напрасно я отговаривал его — мол, мой нынешний шеф Абациев обещал, что дисквалифицируют условно, вопрос уже решен. Тогда я узнал — если уж Имас что задумал, то будет идти до конца.

В судный день он выступил с защитной речью, которая посте­пенно перешла в обличительную. Нет, не думайте, все в порядке, обличал он не меня, а весь состав президиума российской федера­ции. Суть его выступления сводилась к тому, что отлучить меня от игры значило загубить развитие шашек в Калуге — ведь только я мог дать приличный результат. И очевидно, что московские функционе­ры не понимают проблем глубинки, раз выносят такое неразумное решение.

Хотя я был молод и глуп, но по лицам членов президиума понял, что моя позиция стала значительно хуже. Имас закончил, и нена­долго повисла пауза. Вытянулось и погрустнело лицо Павлова, неестественно напрягся Потапов, побагровел председатель Козлов. Бывший следователь, а ныне член союза писателей, Козлов первый и оправился от наглости провинциала и пошел в атаку. В результате меня не пустили в финал России и дисквалифицировали по- настоящему.

Вышли мы из российского клуба на Сивцев вражек переулок вместе с Имасом. Я был раздавлен приговором и проблеял:

• —   И что же мне теперь делать, Геннадий Иосифович?
• —    А что хочешь, — отвечал он. Вытри слюни и запомни — ты меня интересуешь только как спортсмен. Встретимся, когда кончится дисквалификация. Если тебя только в часть не сошлют…

Слава богу, Абациева я интересовал не только как игрок, а и как помощник, и поэтому остался в спортроте. Нет, в шашки я тоже играл — ведь в армейских турнирах по воле Абациева дисквалифика­ция на меня не распространялась. Для поддержания формы старший тренер, кстати, один из сильнейших игроков по поддав­кам, понуждал меня также играть в первенствах Москвы по этому виду спорта. Такая практика — заставлять — была для него обычной. На моей памяти матч сборной ВС и клуба поддавочников. Конечно, никто не горел желанием сражаться в выходной в поддавки, но Абациева уважили. Армейцы(сам босс, Дыбман, Лещинский, Габриелян и др.), несмотря на отсутствие практики, легко порвали противника.

Меня же босс решил обкатать в полуфинале Москвы.

Выиграл и я свой турнир, хотя и не без труда. Напротив сидели сплошь поддавочные теоретики. Я стабильно получал хуже, но также стабильно пересчитывал своих соперников. В итоге я получил за первое место приз — сборник партий какого-то турнира, хотя, несомненно, предпочел бы что-то посъедобней.

Опять же, в Москве часто были блицы, и на них наша дисквали­фикация тоже не распространялась. Абациев, правда, выступал под другой фамилией — Мелехин. Я, естественно, под наследственной. Мелехин-Абациев однажды предложил провести турнир дисквали­фицированных — туда попали бы также Куклеев, Алексеев, Трусов, Цопа, а также ряд неплохих кмс. Но не срослось…

В начале 1980года Николай Васильевич под впечатлением от смерти друга Леонида Семерникова в одночасье бросил пить и курить. После этого, мозг шефа, получив дополнительный глоток свободы, начал выдавать и в быту идеи, одну оригинальнее другой, претворять которые в жизнь порой доводилось и мне. Об одной из них я расскажу, поскольку срок давности позволяет.

В инструкции по проведению всеармейских соревнований и учебно— тренировочных сборов предусматривалось обеспечение спортсменов фармакологическими восстановительными сред­ствами, витаминами и белково-глюкозными препаратами на весьма внушительную сумму, но при этом запрещалась выдача деньгами. На складе ЦСКА было то, что получали спортсмены всех видов спорта, но не интересовавшее Абациева: аскорбиновая кислота, гексавит, декамевит, ундевит, аэровит, оротат калия, панангин, сепарол, экстракт элеутерока, аерраплекс и т.п. Абациев задумал расширить список, включив в него что-либо практически полезное для шашистов, к примеру, соки и шоколад. Но нужен был какой-либо документ, справка, подтверждающая, что витаминизированный шоколад и белковое печенье относятся к белково-глюкозным препаратам. В лечебно-физкультурном диспансере ЦСКА (при нем был склад) шоколада и печенья не было, да и быть не могло.

Нужно было выйти на фабрику по производству фармакологи­ческих восстановительных средств, витаминов и белково­глюкозных препаратов, приобрести их там по безналичному расчету, привезти их в ЦСКА, сдать на склад и лишь потом полу­чить для шашистов, участников учебно-тренировочных сборов и соревнований. Вся эта цепочка была спланирована Абациевым, когда он поручал мне добыть справку. Естественно, все содержа­лось им в глубокой тайне, дабы идею не украли шахматисты, обладавшие неизмеримо большими административными ресурса­ми.

Как-то утром я, не подозревавший дурного, предстал перед шефом на планерке и услышал:

• —   Мне нужна справка, заверенная печатью серьезной организа­ции, что печенье, шоколад и соки относятся к белково-глюкозным восстановительным препаратам.

_?????

• —   Не возражать! Справка должна быть у меня через две недели. И никакой почты! Только мне в руки!

Пару дней я обдумывал свое положение. Все-таки солдат второго года службы — это вам не салага, издеваться в роте никто бы не решился. А тут…. Но каждый шашист знает — чем тяжелее позиция, тем почетнее выйти из нее с честью. Азарт захватил меня, и вот я уже на приеме у самого директора Московского института питания профессора Изюмова!

Пожилой, вылитый Эйнштейн, только в очках, и такой же подвижный, как ртуть, профессор почему-то принял меня.

• —    Так что же вы, батенька, от меня хотите?

-Я инструктор по шашкам Центрального шахматно-шашечного клуба Вооруженных Сил СССР Иванов. Мне нужна от Вас справка, что печенье, шоколад и соки содержат глюкозу и белки.

• —    Зачем она Вам, голубчик?

Меня полковник Трофимов послал.

• —    А я-то тут при чем?
• —    Как это при чем? У Вас же институт питания!

Загнанный в угол профессор применил испытанный прием бюрократа сменил тему разговора

• —      Ну, а как там… э… Карпов поживает, звезда наша шахматная?
• —   Да неважно, профессор. И все бы ничего, но недостает ему белков и глюкозы. Любит, гад такой, шоколад соком запивать. А склад ЦСКА шахматистам и шашистам просто так не отпускает. Письмо уже готово, надо бы к нему справку. Дайте справку, профессор!

Но профессор был совсем не прост.

Такие вопросы с кондачка не решаются. Надо посоветоваться с товарищами. Зайдите на недельке! — так и сыпал он фразами из популярно!

о в то время фильма, выдавая истинного интеллигента.

И следующую недельку я часто сиживал на профессорском диване, общаясь с ним на различные темы. Видимо, не хватало профессору человека со стороны, да и дочка была на выданье, и вскоре мы подружились. Поэтому вскоре странного содержания справка была в руках Абациева!

А через месяц-другой армейские шашисты запивали водку порошковыми соками и закусывали портвейн витаминизирован­ным печеньем и шоколадом! В результате, довольный моей службой шеф не только подарил мне учебно-тренировочный сбор, но и предложил остаться на сверхсрочную службу. Но, благодарный за предложение, я все же решил ретироваться в Калугу.